Антифашизм и международное право. Часть I

 

Сергей Середенко, юрист-правозащитник.

 

Последние три года, прошедшие с «бронзовой ночи» в Таллине, стали для антифашистов Прибалтики годами обманутых ожиданий. Потому что выяснилось, что структурной оппозиции ультраправому радикализму в Европе и мире нет. Более того, мировой кризис объективно стал питающей средой как раз для развития ультранационализма. Руководство каждой страны обещает, что именно их нация «выйдет из кризиса сильнее», чем вошла в него. Так как объективно все не могут стать «сильнее», то встаёт вопрос о «самой закалённой нации» (из словаря лидера ЛДПР Владимира Жириновского). Выяснилось также, что как национальное, так и международное право антифашистов не защищает. И уж подавно — не борется с фашизмом. И более того — есть устойчивое чувство, что способствует ему.

Взять хотя бы Международный трибунал по бывшей Югославии, созданный на основе той статьи Устава ООН, которая разрешает Совету безопасности создавать «вспомогательные службы». При этих словах воображение легко нарисует роту уборщиц с вёдрами и швабрами, но никак не междунаодный трибунал, отправляющий за решётку президентов. Причём президентов строго одной национальности.

Фактом является также то, что в самой Прибалтике антифашисты практически с момента своего обозначения официально считаются маргиналами. В октябре прошлого года в Англии, например, антифашисты устроили пикет перед зданием компании BBC против участия в политической программе Question Time лидера британских фашистов Ника Гриффина. А его, вопреки протестам, участие в программе вызвало бурю возмущения по всей стране. Ник Гриффин — маргинал. В Эстонии же перед началом телемоста для программы Первого канала «Судите сами» из студии по требованию депутатов Райво Ярви и Пеэтера Тульвисте удалили всех… антифашистов, приглашённых самой редакцией программы. «Это их условие, иначе у нас сорвётся эфир!» — объяснили своё решение подчиниться ультиматуму московские редакторы. Эстонские СМИ потом подали этот факт так: антифашисты сбежали из студии, убоявшись правды.

Безрезультатными в общем оказались апелляции антифашистов к тому, что победа над фашизмом — общеевропейская ценность, а решения Нюрнбергского трибунала по сей день имеют силу не только морального, но и силового запрета на палингенетический ультранационализм. Бывшие союзники по антигитлеровской коалиции никакого энтузиазма в отношении антифашистского единства тоже не проявили. Апелляции антифашистов к общеевропейским ценностям и, шире, ( некоему) международному праву требуют, однако, пристального исследования. Потому что повторяющаяся формальная ошибка переноса национального правового дискурса на международный уровень говорит о том, что понимание международного права как наднационального законодательства, имеющего высшую юридическую силу над национальным законодательством, нуждается в се-рьёзных комментариях.

С одной стороны, всё верно, и большинство конституций содержат положение о том, что в случае если нормы национального права противоречат международному, то применяются нормы международного права. С другой стороны, упускается из виду тот аспект, что сила надгосударственного принуждения если и есть, то не идёт ни в какое сравнение с силой государственного принуждения. Сама договорная природа международного права в принципе противится употреблению силы: сколько голосов на выборах наберёт судебный исполнитель? Терминология международного права, если речь не идёт о конкретных вещах типа морского или космического права, также изобилует «возвышенностями» и избегает, по возможности, конкретики. При этом сила как самостоятельная правовая категория упоминается в речи крайне редко.

В национальном контексте сила государственного принуждения обычно неощутима, как и атмосферное давление. Она обеспечивает равновесное давление как на кредитора, так и на должника. Сила же межгосударственного принуждения в лучшем случае — результирующий вектор усилий концерна государств — участников того или иного международного соглашения. Как правило, национальных государств. Поэтому в вопросе осуждения ультранационализма национальные государства активности, как показали последние годы, не проявляют. Более того, само «международное сообщество», в частности Европейский союз, понимается, например в Эстонии, как союз мононациональных государств.

Из выступления депутата парламента Эстонии от Народного союза Эстер Туйксоо в дебатах о ратификации Лиссабонского соглашения: «Я ещё раз подчёркиваю, что Народный союз как партия всегда поддерживал присоединение Эстонии к Европейскому союзу. Народный союз считает, что Европейский союз должен быть союзом национальных государств, в котором следуют европейским ценностям, в том числе принципам равного обращения с государствами-членами и солидарности».

 

Перенос принципов правового государства, и прежде всего разделения властей, на «международное сообщество» тоже не работает. Международный суд ООН рассматривает тяжбы между государствами и, мягко говоря, непопулярен. ЕСПЧ (Ев- ропейский суд по правам человека) рассматривает тяжбы между физическими лицами и государствами — членами Совета Европы, и только в рамках Европейской конвенции. Решения ЕСПЧ не «исполняются», а «признаются», и обеспечение их выполнения возложено на результирующий вектор политического давления со стороны Совета министров Совета Европы. В результате «международное право» страдает от отсутствия «международного законодателя», «международного суда» и «международного бейлифа ». При этом наибольшим благоприобретателем от самого наличия международного права выступают как раз малые государства.

 

По мне- нию эстонского юриста Лаури Мяльксоо, который прославился тем, что обосновал законность и соответствие международному праву переноса Бронзового солдата, «малые государства являются наибольшими благоприобретателями от международного права, так как это право даёт им хоть малейшие гарантии права на существование и юридическое равенство государств». В сво- ей статье «Малое государство и международное право» Мяльксоо, кстати, приводит афоризм бывшего президента Эстонии Леннарта Мери, согласно которому «международное право — это атомная бомба малых государств». (Автору милее другое определение: «международное право — это то, что нарушают другие».) Национальное (и бесконтрольное) прочтение международного права, «национализация» международного права под конкретные националистические нужды — практика наших дней.

В преамбуле эстонского закона об охране военных захоронений прямо говорится, например, о том, что Женевская конвенция «разрешает» перенос военных захоронений, хотя на самом деле она их запрещает. Но никто от имени Женевской конвенции протеста не заявляет, так как заявлять некому. Вольное обращение малых государств с их «атомной бомбой» вообще приводит к результатам, вызывающим у юристов оторопь. Эстония, например, решила для себя в своей конституции, что её граница с Россией определена Юрьевским (Тартуским) мирным договором 1920 года. Точка. Согласно конституции же Эстония не заключает международных договоров, противоречащих конституции. Получается, что граица России с Эстонией обусловлена… эстонской конституцией.

Что делать в этой ситуации России? Вставить в свою конституцию ссылку на Ништадтский мир? И кто вправе дать Эстонии указание убрать эту статью из конституции как нарушающую саму основу международного права как договорного права? Можно ли в контексте прибалтийского антифашизма говорить об эстонском, латышском, литовском фашизме? Говорить — можно, и говорят. При этом разбор того, являются ли нынешние прибалтийские режимы фашистскими и насколько употребление родового понятия «фашизм» корректно с точки зрения современной общественной мысли, лучше проводить в стороне от сбора эстонских ветеранов-эсэсовцев в Синимяе…

Не исследован и обратный феномен: а что понимают под своим антифашизмом прибалтийские антифашисты? Возникает попутно ещё один не менее важный вопрос: а какова цель определения соответствия прибалтийских режимов фашистскому? Даже вынесенный политологами вердикт о соответствии не повлечёт за собой никаких санкций, хотя глубоко теоретически они, конечно, возможны. Более того, вынесенный политологами вердикт явится лишь поводом для нового витка дискуссии вокруг самого определения фашизма, методики определения соответствия, учёта или неучёта всевозможных факторов… Ангажированности самих политологов, наконец. Антифашиста же с «личным выбором» заботит одно: прав ли он в своём неприятии окружающего? И если прав, то как это окружающее изменить? Определение себя антифашистом — это первый и часто единственный шаг, которым это неприятие обозначается. Здесь важно отметить, что правовой базы для вынесения оценок типа фашизм–нефашизм не существует, в связи с чем и возникает нужда в обществоведах.

Можно, конечно, вспомнить законы Контрольного совета о денацификации, но сама их природа связана лишь с отменой определённых актов и запретом определённых общественных отношений. Вердикт же обществоведов вполне может закончиться чем-нибудь типа «парафашизма», что содержательно отошлёт участников процесса к дискуссии о полупустом стакане.

Если брать в качестве основного критерия фашизма предложенный в работах политолога, историка Роджера Д. Гриффина палингенетический ультранационализм, то Эстония — не фашистское, а суперфашистское государство. Поскольку эстонский палингенез является фактом даже не мифа, а права. Причём права весьма своеобразного. Современная Эстония, согласно собственным представлениям, является не возрождением «золотого века», а самим «золотым веком» и его продолжением. Это следует из совершенно волюнтаристской теории «правовой преемственности», до сих пор не получившей никакой оценки — как правовой, так и политологической. «Золотой век» эстонского народа, или, следуя терминологии слависта Олега Неменского, «идентитарное зеркало», — двадцать лет формальной независимости с 1920 по 1940 год. «И это не просто «лучшее время» на его памяти, а иногда и вовсе не лучшее. Но это эпоха, на воспоминаниях о которой основано его историческое самосознание и его идентичность. Это как бы идентитарное зеркало, глядя в которое он видит, кто он такой».

Эстонцы и латыши посредством теории «правовой преемственности» не смотрятся в «идентитарное зеркало», а создали «звёздные врата» в прошлое, заполнив пятьдесят лет «советской оккупации» индуктивной памятью, что приводит к совершенно потрясающим результатам. Кто, например, был президентом Эстонии в 1961 году? Ответ, гласящий, что в 1961 году в Эстонии не было президента, неверный. Всех «президентов», или, точнее, «глав государства», просто вычислили по схеме замещения «главы государства в изгнании», меняя умершего на ещё живого, а результаты вычислений разместили на официальном сайте президента республики. Эта работа по изменению структуры коллективной памяти имела и имеет в Латвии и Эстонии тотальный государственный характер и практически может считаться уже успешно завершённой. Для титульных наций, разумеется.

Отметим также, что сама концепция «правовой преемственности» выстроена, по представлениям эстонцев, именно на международном праве.

«Самая решающая роль при восстановлении независимости Эстонии была у права, в том числе в особенности у международного права. <…> Во-первых, на нём основывалось полвека непризнания в демократическом мире «инкорпорации» Эстонии. Во-вторых, из него исходила эффективная работа зарубежных представительств Эстонии и эстонцев-беженцев по защите в демократических странах права на самоопределение эстонского народа и несение государственной преемственности. И в-третьих, наша деятельность на родине. Мир с большим уважением следил за тем, как четыре года подряд генеральной линией мирной освободительной борьбы в Эстонии была атака оккупационного порядка и советской власти именно с позиций законности. Прежде всего мы самостоятельно начали применять отрицаемые в СССР права человека. Потом потихоньку начали применять своё право на самоопределение, ища опору в Тартуском мирном договоре и международных конвенциях, ратифицированных СССР. Это было смелой самостоятельной деятельностью эстонского народа, «раскачиванием русской лодки» на основании наших собственных права и правды, часто вопреки предупреждениям некоторых эстонских политиков, а также советам сильных мира сего».

Упомянутое «непризнание» «инкорпорации» как источник «правовой преемственности» выглядит более чем странно. «Признание — односторонний добровольный акт государства, в котором прямо или косвенно оно заявляет либо о том, что рассматривает другое государство как субъект международного права и намерено поддерживать с ним официальные отношения, либо о том, что считает власть, утвердившуюся неконституционным путём в государ- стве или на части его территории, до- статочно эффективной, чтобы выступать в межгосударственных отношениях как представитель этого государства либо населения соответствующей территории». Существуют две теории признания: конститутивная и декларативная, при этом обязанности признания не существует. Это — право государства. Соответственно, в международном праве не существует «теории непризнания». Попытки обосновать независимое существование Эстонской Республики в качестве признанного де-юре государства после «инкорпорации» Эстонии в Советский Союз через «непризнание» этого факта абсурдны. Абсурдность эта подчёркивается ещё и тем, что к промежуточным видам признания относится в числе прочих вариантов и признание правительства в эмиграции, но как раз фактов признания подобного рода эстонские теоретики не приводят. Относящиеся к «непризнанию» факты выглядят так: «В 1940 году США, Великобритания и ещё несколько государств не признали оккупацию и аннексию Эстонии Советским Союзом. <…> 23 июля 1940 года государственный вице-секретарь США Самнер Веллес сделал заявление, в котором он среди прочего отметил: «Народ США против разбойной деятельности, независимо от того, воплощается ли она в жизнь с помощью силы или с угрозой силы. Также он против всякого вмешательства любого мощного государства во внутренние дела любого слабого суверенного государства».

«Вопрос о признании государства возникает в том случае, если появляется новое государство в результате объединения нескольких, либо если на месте одного государства в результате его распада появляется ряд более мелких, либо, наконец, если из состава какого-либо государства вы-деляется новое».

Вхождение Эстонской ССР в состав СССР не сопровождалось созданием нового государства, из чего следует, что и процедура признания не требовалась. В связи с этим теория «непризнания» не выдерживает никакой критики.

Второй тезис — «эффективная работа зарубежных представительств Эстонии и эстонцев-беженцев по защите в демократических странах права на самоопределение эстонского народа и несение государственной преемственности» — вообще не имеет никакого отношения к праву — ни к национальному, ни к международному. Таинственным выглядит также тезис про «потихоньку начали применять своё право на самоопределение, ища опору в Тартуском мирном договоре и международных конвенциях, ратифицированных СССР». Как раз не потихоньку, а совершенно законно и гласно ВС СССР разрабатывал корпус законодательства, связанного с выходом союзных республик из состава СССР и их дальнейшего сотрудничества. Так, 3 апреля 1990 года был принят главный в этом корпусе Закон «О порядке решения вопросов, связанных с выходом союзной республики из СССР», и к концу апреля 1990 года эта работа была завершена. То, чего прибалты добивались два года, свершилось. Однако в конце марта ВС ЭССР, пойдя на поводу у Конгресса Эстонии, объявил себя по сути нелегитимным и стал стремительно двигаться в сторону другого формата государственности, основанной на теории «правовой преемственности». Сама «правовая преемственность» при этом не является устойчивым юридическим термином и как словосочетание используется совершенно случайным образом.

Вот характерные примеры: «Правовая преемственность является необходимым качеством правовых парадигм». «Непризнанные государства появляются из-за отсутствия правовой преемственности с предшествующими государственными образованиями». «Процесс развития права в одних странах характеризовался высокой степенью правовой преемственности, в других он ознаменовался крупными реформами законодательства».

Как видно, в одном случае речь идёт о теории права, в другом — о правопреемстве государств, в третьем — о преемстве права (законодательства). В случае Эстонии речь категорически не идёт о преемстве законодательства первой Эстонской Республики, так как согласно статье 2 Закона ЭР «О введении Конституции в действие», принятого на референдуме 28 июня 1992 года одновременно с Конституцией ЭР, «правовые акты, действующие в настоящее время в Эстонской Республике, действуют после вступления в силу Конституции постольку, поскольку они не противоречат Конституции либо Закону «О введении Конституции в действие» до тех пор, пока они не будут аннулированы либо приведены в полное соответствие с Конституцией ».

Из приведённого видно, что «правовая преемственность» как преемственность законодательства распространяется на законодательство Эстонской ССР, и с 8 мая 1990 года, после того как страна поменяла название, — на законодательство Эстонской Республики. На законодательство же первой Эстонской Республики эта норма, очевидно, не распространяется, так как в противном случае не было бы нужды «восстанавливать в действии» отдельными актами пять статей Конституции ЭР 1938 года 8 мая 1990 года и «применять» Закон о гражданстве (по состоянию на 16 июня 1940 года) 26 февраля 1992 года. Правопреемство же государств является признанным, хотя и спорным термином международного права — например ему посвящена не вступившая в силу Конвенция о правопреемстве государств в отношении договоров 1978 года. Отношения правопреемства возникают при переходе прав и обязанностей одного государства к другому государству и, в частности, при объединении государств. После вхождения Эстонии в состав СССР она прекратила своё существование как субъект международного права; именно этот тезис успешно оспорен эстонскими теоретиками в национальном законодательстве, утверждающем, что после объединения с СССР Эстонская Республика продолжила своё существование де-юре.

Доказательством «невхождения» Эстонии в состав СССР служит «оккупация» Эстонии со стороны СССР 17 июня 1940 года. «Оккупация» же прекрасно вписывается как в палингенезис, так и в «идентитарное зеркало»: «Именно катастрофа рождает то чувство всеобщей ностальгии по утраченному, которое и претворяет в сознании народа предшествующий ей период в «золотой век» истории». «Оккупация» как катастрофа была концептуально неободима и не замедлила появиться на свет.

Окончание следует

 

Оригинал статьи опубликован в журнале «Балтийский мир».

 

Журнал российских соотечественников Прибалтики «Балтийский мир» стал явлением для Русского мира Латвии, Литвы и Эстонии. Это единственный общественный журнал на русском языке, распространяющийся в странах Балтии. Правительственная комиссия по делам российских соотечественников, проживающих за рубежом РФ, оказывает финансовую поддержку подписки на журнал «Балтийский мир» в размере 100%. Для того, чтобы вы могли получать каждый номер журнала, вам достаточно обратиться в любую из организаций соотечественников и договориться о том, чтобы вас внесли в список получателей журнала.