В наш век подчёркнутой толерантности и политкорректности статью стоит начать, вопреки всем правилам, с оправданий. Её целью ни в коей мере не является попытка задеть или оскорбить национальное достоинство некоторых государств, о которых пойдёт речь, но, скорее, указать на некоторые наблюдающиеся в современном обществе процессы и, возможно, предостеречь. 

 

Несмотря на то что ныне считается хорошим тоном уравнивать всех и вся в правах и возможностях, не ко всем явлениям жизни следует относиться со слащавой снисходительностью: их нужно обличать, критиковать, исправлять. Можно, конечно, благожелательно и терпимо относиться к сексуальным меньшинствам, но биологическая и психологическая патология всё же очевидна. Стоит ли уж так перед ней заискивать?

Уже довольно давно в языке любого государства бытует несколько ироническое понятие «провинция»: представление о неких глубинках, отличающихся от культурных и индустриальных центров известным своеобразием. Это понятие нашло, пожалуй, наиболее глубокую оценку в русской классической литературе — редкий писатель или поэт хотя бы раз ни писал со снисходительной иронией или гневно-обличительно о провинциальных, уездных городках. Но если оставить в стороне методы и тропы литературы, а также расхожую полуироничную аксиому, гласящую, что выдающиеся писатели, поэты, художники и учёные, а также самые красивые девушки как раз выходили из провинции, и посмотреть на этот феномен с культурологической и социологической точек зрения, то провинция в сущности представляет собой не только довольно унылое и грустное, но и небезопасное зрелище.

Главная её черта — низкий духовный и культурный уровень, низкий уровень образованности и интеллектуальной деятельности, примитивизм потребностей и ценностей в сочетании с кичливым самомнением. Если экстраполировать совокупность этих черт как модель, как паттерн на уровень регионов и стран, то вполне можно говорить о феномене провинциальности отдельных государств, о провинциальных государствах.

Вообще, провинциализм — явление духовного свойства. Если провинция развитой страны в силу своей отдалённости от культурных центров, от основных артерий и биения пульса живёт и довольствуется повседневными, бытовыми, обыденными интересами и меряет жизнь мещанскими ценностями, не стремясь к высокой одухотворённости и повышению общего уровня интеллектуальной и культурной жизни, то ему и его жителям можно только посочувствовать: так уж исторически сложилось, и надо как-то преодолевать это периферическое состояние. И совсем другое дело — провинциальное государство, которое в силу общего культурного и духовного состояния правящей элиты осознанно избирает ценности и путь сытого самодовольства, обывательского благополучия и бездуховности. Они воспринимаются элитой как важнейшие ценности современной цивилизации и навязываются обществу.

Избранный таким образом канал развития и поведёт страну в состояние провинции. Явление духовной провинции во многом связано с таким явлением, как массовый человек, которого, в частности, изучал Ортега-и-Гассет. Конец ХХ и XXI век дают блаодатную почву для взращивания такой социальной основы. В результате в течение короткого времени «человек массовый» стал основным видом человека, причём почва для него целенаправленно готовилась либеральной идеологией. Ныне массовый человек обладает всей полнотой свободы, он стремится к власти, более того, её добивается и ею обладает, диктует свои правила, пытается моделировать мир исходя из собственных потребностей и представлений. То же относится и к государствам, образованным этой массовой идеологией и психологией. Они плодят этого массового человека и сами же управляются им. Именно этот идеал мещанского благополучия и сытости в сочетании с типично провинциальным желанием показать себя, занять командное положение, управлять другими массовыми людьми, поощряемый западным либерализмом, и породили современные прибалтийские государства - Латвию, Лтву и Эстонию. 

Впрочем, не только прибалтийские, но и другие независимые государства на постсоветском пространстве. Печально, но не высокие ценности культурного строительства и развития народов, а именно приземлённые интересы потребительского (обывательского) благополучия стали движущими мотивами их развития. Провинциализм вообще связан именно с потребительским отношением к действительности и окружающему миру. Не столько создавать самим, сколько воспользоваться тем, что создано и наработано другими. Отсюда — алогизм в действиях, который нельзя оправдать здравым смыслом. Можно отказаться от многих своих национальных достижений и богатств, если кто-то сулит дармовщину. Зачем нужна собственная выгодная во всех отношениях атомная энергетика, если Запад посулил за закрытие АЭС подачки? Зачем нужны собственная промышленность, свой морской флот, если обещано удовлетворение всех потребностей без труда и затрат? 

Стремление к дармовщине становится жизненным принципом провинциализма: Литва, например, всё ещё живёт маниловскими мечтаниями о каких-то мифических компенсациях со стороны России за нанесённый в советский период ущерб. Однако буквально на днях неутомимый гений провинциальной элиты родил ещё один проект: раз из Литвы в страны Европы идёт массовый поток эмигрантов — гастарбайтеров, то Евросоюз должен платить Литве за человеческие ресурсы! То есть власти не желают и не способны обеспечить занятость своих граждан, которые в поисках лучшей доли покидают страну, но зато тут же усмотрели возможность получения выгоды теперь уже от Евросоюза: авось обломится!

В этой падкости на дармовщину, на падающую с небес манну и заключается вся суть провинциального взгляда на жизнь. Это то, что лучше всего выражается этимологически неясным, но очень выразительным словом «халява» — бесплатная раздача. Провинциализм всегда характеризовался пристрастием к ней. Собственно, она всегда была ведущим принципом прибалтийских государств: во времена СССР они с удовольствием получали значительную долю национального продукта гигантской советской империи, сейчас это потребительское устремление направлено на структурные фонды Евросоюза. Многое в их историческом развитии зависело от того, кто в переломные моменты истории пообещал больше дармовых возможностей.

Страны Центральной Азии, Закавказья точно так же то заигрывали, то торговались с США, предоставляя им свою территорию для военных баз, аэродромов, и ничего нет удивительного в том, что и вопрос о вступлении некоторых молодых стран Восточной Европы в НАТО определялся тем же устремлением к халяве. Когда дармовщина и потребительские интересы становятся ведущими мотивами государственной политики, это является главным свидетельством глубокого провинциализма. Не только духовные ценности и интересы, вообще всякое культурное и интеллектуальное творчество отодвигается на задний план. Провинциальные государства в значительной степени «питаются» культурой соседних, духовно более богатых и развитых стран. Это входит в привычку. А затем, вместо благодарности к культуре, которая сыграла немалую роль в формироании страны, создании культурной среды, её начинают презрительно шельмовать. Проявляется типичное провинциальное чванство: свой мирок в буквальном и переносном смыслах возводится в центр мира. В Литве, например, на полном серьёзе уверены, что центр Европы находится где-то под Вильнюсом. В учебниках истории пишется, что вожди варваров, завоевавших в V веке Рим, говорили на древнем литовском языке.

А разве не то же самое наблюдается в других странах Прибалтики, на Украине, в Закавказье, Центральной Азии? К власти в этих странах также пришло правящее меньшинство, выражающее именно потребительские, мещанские ценности сытого благополучия, ставшие ведущими в национальном строительстве. Слепые пастыри, одержимые идеалом сиюминутной выгоды, повели народы за собой. Видимо, именно о них в своё время сказал Рюноскэ Акутагава: «избранное меньшинство — это другое название для идиотов и негодяев».

Провинциальное мышление, требовавшее быстрейшего достижения житейского благополучия, подсказывало и пути его достижения. Более глубокая провинция оскандалилась каскадом коррупционных преступлений: наиболее ярким примером стала Киргизия, где правящие кланы поглощали миллиардные субсидии, кредиты и гуманитарную помощь: сначала Акаев, потом Бакиев. В Туркмении вообще возник культ полубога. Кто же мог подумать, что божество может безвременно умереть? Впрочем, это касается не только центрально-азиатских стран. Странные скандалы, возможные, казалось, только на гоголевских хуторах, будоражили одно из крупнейших новых государств — Украину. Не только провинциальный гонор, возведший мифических «укров» в число древнейших народов Европы, с которыми могут сравниться разве что предки литовцев — балты, но и богатые наследники президентов страны, позволяющие себе покупать дворцы в Лондоне за десятки миллионов фунтов и изголодавшееся, обнищавшее население, так надеявшееся на помощь Запада, — это тоже симптомы провинциализма. Обогатиться, хотя рядом нищета и запустение…

В нынешнем составе литовского парламента из 141 депутата 40 — миллионеры. Они достигли житейского благополучия, не создав для своей страны и народа ничего. Плоды этой провинциальной политики не заставили себя ждать. Двадцати лет хватило для того, чтобы воспитать, сформировать генерацию массового человека. Общество провинциального государства деградирует. К этому его ведёт вся социальная политика государства и его идеология. Формируются среда посредственности, стремление массового человека быть как все и, одновременно, крайняя степень индивидуализации. В итоге возникает масса безликих людей, но кричащих о своей индивидуальности, эгоистически требующих удовлетворения своих, по выражению Стругацких, «желудочных потребностей». 

Это потребительское общество, живущее исключительно материальными заботами. На смену подлинному искусству и духовности в нём пришли массовая культура и индустрия развлечений. За двадцать лет в литовской культуре не создано ничего стоящего. Литовский кинематограф, в условиях советской тоталитарной всё контролирующей системы создавший подлинные шедевры, приказал долго жить, так ничего более стоящего и не создав. Национальная культура ныне — это просто товар, упакованный в конкретную языковую форму, но несущий очень неглубокий смысл. В Литве, например, самыми ходо- выми, причём качественно изданными, книгами, наполняющими полки магазинов, являются банальные рассуждения национальных политиков о жизни. Пишут все: от бывшего президента страны до депутатов городских советов; беда только в том, что ценность такой «литературы» измеряется весом бумаги, затраченной на каждый том. Впрочем, сами авторы с такой оценкой самодовольно не согласны.

Провинция — понятие в первую очередь духовное и нравственное. Это не столько географическая, сколько духовно-нравственная характеристика общества, страны, нации. Именно эта стержневая духовная составляющая и определяет все поступки, действия, устремления как правящей элиты, так и всего населения. Она не зависит от уровня материальной обеспеченности. Абсурдно ожидать, что если малообразованному парню из глубинки или не освоившему азов основной школы подростку дать новейшую модель телефона, он вдруг культурно и интеллектуально вырастет. Как нельзя ожидать того, что он вырастет духовно, если его единожды заставить прочитать мемуары местного депутата Европарламента. Нет, культура, нравственность, духовность прививаются долгим и трудоёмким путём, воспитываются на протяжении нескольких поколений как высшая ценность в результате сложного культурного образования не только на национальном базисе, но и в контексте общемировой культуры.

Провинциальность — это духовная болезнь. Даже некогда передовые страны, увлёкшись соблазном благополучия и сытости, в большой степени скатились в провинциализм. Такой спад пережили Испания, Италия, Греция. Нужна большая культурная работа для того, чтобы изжить синдром провинциализма, чтобы провинциальные государства превратились в современные, цивилизованные страны. Исторический процесс не может быть обойдён или заменён суррогатами материального благополучия. Провинция всегда пренебрежительно относилась к культуре. Интеллигентность, образованность воспринималась и воспринимается ею недоброжелательно: в типичном образе очкарика в шляпе.

Непрерывно осуществляющаяся в Литве реформа системы просвещения в итоге привела к большому упрощению образовательных программ при удлинении сроков обучения. Всё упрощается и всё опрощается. Те немногие умы, которые ещё сохранились, покидают страну и уезжают туда, где образованность, знания, интеллект ценятся. Всё просто: образование и культура не нужны, когда нация работает как человеческая сырьевая база для более развитых стран Европы. А на родной почве процветает новое поколение самодовольных Шариковых, которые уверены, что знают, как всё взять и поделить. 

Вообще государственный провинциализм — это глубокий национальный кризис, куда более опасный, чем финансовый и экономический, ибо здесь упадок переживает самая сущностная сторона жизни нации: её культура, дух, без которых, в сущности, великой нации быть не может, может быть только национализм. Национализм как явление провинциальности стало обыденным и даже обязательным: он вытекает из характерного для провинциализма самодовольства и тщеславного самомнения. Ими же, а также опятьтаки желанием извлечь какую-то выгоду обусловлено вечное копание в исторических фактах, попытках пересмотреть и переписать историю, неизменно представляя себя, с одной стороны, жертвой других стран, а с другой стороны, по законам жанра, подчёркивая свою исключительность и особый исторический путь. И то и другое стремление связано с мифотворчеством.

Ещё одна черта: тщеславный провинциализм постоянно стремится показать себя, собственную значимость. Это мелкое тщеславие приводит к тому, что, как писал Ортега-и-Гассет, «любое малое государство из своей глухомани пытается указать Европе, как ей следует жить». А поскольку выработать безошибочный путь собственного развития гораздо труднее, то самый лучший способ — вставлять палки в колёса другим государствам, особенно если они не воспринимаются ещё «друзьями европейского сообщества» или настолько крупны и велики, что нападки на них нельзя не заметить. Именно так вела себя Литва по отношению к России на протяжении нескольких лет: то демонстративно выступала против строительства газопровода «Северный поток», то столь же демонстративно заводила кокетливую дружбу с режимами Ющенко и Саакашвили, то вдруг призывала Европейский Союз к санкциям против России. И всё это, очевидно, преследовало только одну цель: показать — знай наших!

Само прославляемое национальное возрождение новых государств пошло по более лёгкому пути — по пути нелюбви и ненависти к другому. «Другим», естественно, стало всё русское, при этом была забыта и растоптана богатейшая русская культура и её цивилизаторская роль. Возникшее в конце 1980-х годов первоначально как движение литовской интеллектуальной элиты движение «Саюдис» вскоре, поддавшись потребительским соблазнам, переродилось в провинциально-мещанское стремление к получению дармовых благ, используя для этого приёмы обыденной ксенофобии и поиска недругов, за критику которых полагается награда. Местная интеллигенция либо ушла в тень, отстранилась от общественных процессов, как это сделали поэт Юстинас Марцинкявичус, актёр Донатас Банионис и немногие другие. Либо, как дирижёр Саулюс Сондецкис, режиссёр Римас Туминас, актёр Юозас Будрайтис и даже фигурист Повилас Ванагас, оказались выше провинциализма своего государства, предпочитая подлинное творчество за пределами страны мещанским псевдоценностям. 

Часть же интеллигенции, наоборот, превратилась в продукт системы — идеологов местного провинциализма. Печально: подлинные творцы, талантливые личности оказались ненужными провинциальному обществу. Вместо того чтобы возглавлять культурное движение нации, они очутились «на полях» общественной жизни. Парадоксально, но факт: творческая элита в условиях провинциализма становится маргинальной. Хозяевами и вождями национальной жизни стала серая посредственность, занимающая кресла во властных структурах. Вместо вожделенного западного фасада советской империи Прибалтика превратилась в окраины Европейского Союза.

Есть ли перспективы развития провинциальных государств, и если да, то каковы они? Судя по всему, у провинциальных государств перспективы не особенно радужные. Даже по окончании всех кризисов они нескоро достигнут желанного процветания: множество ими же самими созданных проблем не дадут вкусить земного рая. Зато печальным следствием станет духовное национальное угасание, окончательное превращение в человеческий сырьевой придаток более развитых стран. Да, внешне, географически и политически они сохранятся. Будет национальная политическая элита, будут структуры, будет имитация социально-политической жизнедеятельности. Полки будут завалены товарами со всего мира, гламурными обложками международных журналов. Но провинциальные правители уже разворуют свою страну, лишив её самого важного в жизни любого государства — нового поколения, которое сейчас ищет лучшей жизни за пределами своей страны и лишено здесь даже того немногого, чего могут требовать, — образования и работы. 

В провинциальном государстве не будет духа. Будет его суррогат — тщеславие и пропитанное мифами самомнение. Печальнее всего, что оставшимся населением будет лишь бездуховный, массовый, потребительский осадок. Ни нравственность, ни мораль, ни достаточно высокий культурный и духовный уровень в таком обществе удержаться не смогут, так как массовому человеку это не нужно, он пользуется лишь благами потребления, дарами цивилизации, которые должны валиться откуда-то сверху, но никак не создаваться ими самими. 

И последнее. Провинциальный синдром опасен и для крупных, влиятельных стран, обладающих богатым культурным наследием. Он может стать и мировой проказой. Высокоразвитые нации, тоже постепенно заражающиеся вирусом провинциальности и тотального потребления, держатся за счёт исторически наращенного культурного багажа и его потенциала. Но и им угрожает эта опасность. Мы наблюдаем это и в России, на протяжении последних лет балансирующей между выбором мещанского благополучия и духовного творчества. Эта внутренняя борьба проявляется в идеологических спорах и конфликтах либералов и «просвещённых консерваторов». Но ведь, кроме идеологов, есть масса населения, и главный вопрос: что выберет она? 

 

Массовость, рост потребительского сознания в человеке являются общемировым процессом: таков современный век, таковы, к сожалению, современные ориентиры, у которых теперь появились реальные возможности осуществления. Поэтому им нужно противостоять творчеством, нравственностью и духовностью. Необходим творческий непокой, который несовместим с провинциальным мещанством.